Сергей Черняховский. Религия, вера, идеология

«Если религия выступила как исторически определенная система ценностей, не ставя перед собой задач изменения мира и общества как таковых, то идеология к осмыслению ценностей добавила представления о целях действия по преобразованию мира»

Представление об идеологии как светской религии – неточно и поэтому неверно. Ровно так же, как утверждение, что религия и религиозная вера отличаются от идеологии тем, что и сами по себе, и их базовые постулаты не подлежат критике – и потому сохраняют устойчивость, тогда как идеология, как опирающаяся на знание, требует постоянной дискуссии, обновления и потому неустойчива, а исключив дискуссию – разрушается и умирает.

Оба утверждения апеллируют к неким общим, но достаточно упрощенным представлениям – и не рассматривают существа как одной, так и другой формы сознания.

Строго говоря, если религия осмысливает и накапливает ценности социума, то идеология, совершая на основе практики ту же работу, добавляет к ней утверждение целей действия по преобразованию мира.

Первое утверждение верно в том отношении, что обе они представляют собой формы коллективных верований, но неверно в той мере, в какой начало верования, то есть принятия неких положений без доказательства, аксиоматики играет в каждом из этих явлений. Верование есть аксиоматика: нечто принимается без доказательств. Но, если в религии и составляющей ее основу вере в существование трансцендентного, соответственно, трансцендента как высшего в мире непознаваемого начала, определяющего, т.е. детерминирующего устройство мира и протекающие в нем процессы – без доказательства принимается сам базовый постулат, то в идеологии, действительно основанной на познании, принятие тех или иных положений без доказательств носит ограниченный, инструментально частный характер, решающий относительно прикладную задачу – уйти от бесконечного подтверждения ранее доказанных либо очевидных положений, либо некого уже достигнутого уровня знаний о некой области мира, от которой нужно уйти дальше, к познанию более общих либо просто соседних областей.

В одном случае аксиоматика заведомо предполагает исключение познавательного процесса, в другом она выступает инструментом закрепления уже познанного.

Если отвлечься от примитивной трактовки религии как измышления имущих, направленного на управление массами, а идеологии – как интерпретационно-верификационной модели, обосновывающей право элит управлять и обязанность масс подчиняться, их роль и значение существенно сложнее: суть обоих явлений – в их способности оказывать мотивационное эмоциональное воздействие на поведение общества. Идеология отличается от религии тем, что делает свои выводы и предлагает свои рекомендации на основании анализа и познания практического освоения мира и обладает сходством с ней в использовании веры как закрепления уже познанного и доказанного, потому что нельзя ориентировать и мотивировать действие, каждый раз воспроизводя всю предыдущую цепочку рационально-научных выводов, обосновывающих представляемую ориентацию действия.

Религиозная вера исходит из того, что мир создан и детерминирован трансцендентом и не подлежит его сущностному преобразованию деятельностью человека. Идеология исходит из того, что мир познаваем, как познаваемы его законы, и на основании познания этих законов мир и устройство общества можно менять.

Это не значит, что религиозная вера является неким «недомыслием» и непониманием устройства мира – просто на всех уровнях своего исторического воплощения: в примитивных культах, язычестве, монотеизме – она в неких условно-нерациональных, своего рода «художественных» формах фиксировала некий интуитивно сформировавшийся уровень представления человека о том мире, с которым он сталкивался в своем практическом освоении доступного ему мира.

До определенного момента исторического развития человек сталкивался с миром, как неизменным и детерминированным. Начиная с определенного рубежа он осознает, что мир недетерминирован и доступен для изменения, преобразуем.

Представляется, что переломным рубежом становится колумбово-коперниковая эпоха 16 века, когда сначала человек открывает возможность плавания под парусами против ветра, что, как кажется, противоречит здравому смыслу и оборачивается утверждением об округлости Земли, а затем, с открытием круговорота светил, (что вводит в общественный лексикон слово «революция») и сменой Птолемеевой системы представлений о мире – коперниковая.

Меняется картина мира: от религиозно-постулируемой тренцендетно-детерминированной – на некую недетерминированную, обходящуюся без представлений о трансценденте.

И возникает вопрос: если устройство мира не предопределено и его можно менять, то каковы будут цели изменяющего его действия…

Религиозная вера накапливала и хранила ценности, значимые для человеческого социума, впитывая в себя во многом стихийно формировавшуюся человеческую мораль. Она транслировала их, говоря от имени признаваемого ею трансцендента, но могла сформулировать их именно тогда, когда данные моральные представления утверждались как более или менее признанные значительной частью общества. И она утверждала, что мир станет лучше, если люди будут следовать данным постулатам. То есть религия агрегировала, оформляла и артикулировала некие моральные установки, для которых созрел социум.

Идеология к утверждению ценностей добавила основанное на познании и его осмыслении предложение целей.

То есть, если религия выступила как исторически определенная система ценностей, не ставя перед собой задач изменения мира и общества как таковых, то идеология к осмыслению ценностей добавила представления о целях действия по преобразованию мира.

Если по исходным представлениям о религиозной вере, она, казалось бы, не предполагает дискуссии о своих базовых постулатах, то на практике вся история мировых религий есть история расколов и конфликтов по поводу представления о, казалось бы, базовых религиозных постулатах.

Раскол на первоначально утвердившееся при Константине арианство и сторонников константинопольско-никейского символа (собственно исходное кафолическое православие), Соборы первых ста лет утвержденного христианства, противостояние монофизитов и монофилитов, раскол православия и католичества, раскол католичества и протестантства, борьба «иосифлян» и «нестяжателей» рубежа 15-16 веков в Великом Московском княжестве, раскол на старообрядцев и никонианцев в 17 веке в России… Это лишь наиболее известная часть истории христианских расколов, вызревавших именно в дискуссиях по поводу религиозных представлений.

Точно так же каждая мировая идеология происходила через моменты дискуссионного самоопределения внутри себя и моменты сплочения вокруг утвердившихся интерпретаций. То есть ни религия не существует вне дискуссий, ни идеология не существует вне перманентного табуирования дискуссий.

Монотеистическая религия в условиях все большего усложнения картины мира, в противостоянии с ересями осмыслила и интеллектуально утвердила представление о единстве мира и его законов, отсекая конструкты и дискуссии, отвергающие это единство, но развивая интеллектуальный аппарат, она вынуждена была способствовать и развитию науки. Сначала церковной, потом и светской, сначала философской, потом и естественной. Опираясь на развитие науки, она победила разрушавшие мир ереси, но при познании, «создав» науку – она создала сферу мысли, способную в своем познании и утверждении единства законов мира обходиться без отброшенной ею аксиоматики трансцентеднтного и дистанцировавшись от религии.

Что в политико-философской сфере вылилось в создание и торжество политических идеологий. Мир постоянства традиций, аграрный мир своей основной формой осмысления данности имел религию, оправдывавшую сохранение постоянства. Мир Нового Времени, недетерминированности и индустриального производства такой формой имел уже идеологию, обосновывающую и оправдывающую его сознательное изменение и преобразование.

К концу 20 века мир вышел на новый уровень усложнения, и, поскольку рациональная наука не успевала осмыслить это изменение и этот поток информации в полном объеме, человеческое сознание столкнулось с тем, что Олвин Тофлер назвал «шоком от будущего»: шоком от осознания своей слабости и незащищенности в общем потоке новой информации. И стал, как и предсказывал Тофлер, искать убежища в возврате к иррациональным, но упрощенным конструктам, обладающим притягательностью привычности и относительной простоты.

И если принято говорить, что «все идеологии» пришли к своему кризису, то не столько потому, что не утвердились предлагавшиеся ими конструкты социума, сколько потому, что, с одной стороны, с кризисом способности переработки и осмысления нового столкнулось рациональное мышление, с другой, потому, что этот кризис и был им необходим для перестройки интерпретационных инструментов, практического освоения диалектичности и способности видеть в новой фактуре проявление уже познанных базовых закономерностей.

Но прежним остается ранее выявленное: уход представления о неизменной трансцендентной детерминированнсоти мира к признанию его недетерминированности и подвластности человеческому преобразованию.