Есть ли в России социальная почва для семейных ценностей?

Миллионы и миллионы человеческих жизней попросту медленно перемалываются, не воспроизводя себя в будущих поколениях, ничего сущностного после себя не оставляя. Долгие годы власть не видела в этом угрозы

Семья, как известно – ячейка общества. В одном из последних публичных выступлений к этой давней мысли обратился и президент. Общество, лишённое устойчивой внутренней структуры в виде клеточек-ячеек, сплетающихся в прочную социальную ткань, неустойчиво и нежизнеспособно.

Выражаясь языком официозных политологов, структурам власти и обществу в целом был “послан сигнал”: семья, как следует из слов президента, всё-таки важнее прав и свобод отдельного индивида. Сенсацией такой ценностный разворот, правда, не назовёшь.

Россия эпохи “позднего Путина”, в силу исторических обстоятельств пошедшая с Западом на политический разрыв, вынужденно подвергает ревизии и государственную идеологию, подстраивая её под меняющуюся реальность. К настоящему времени пропаганда открытого общества и свободного рынка на государственном уровне свёрнута. На смену ей пришла пропаганда так называемых традиционных ценностей и ценностей семьи, которые правящие верхи пытаются преподнести как идейную альтернативу обанкротившемуся либерализму.

Из истории мы знаем, что идея, овладевшая массами, обретает материальную силу. Вот только готовы ли русские массы воспринять призывы Кремля и действительно качнуться в сторону традиционализма, начав его культивировать в реальной жизни? Тому есть серьёзные сомнения, потому как за три десятилетия либеральных реформ для подлинного традиционализма и его фундамента – прочной и многодетной семьи, практически исчезла социальная почва.

В любом государстве оплотом традиционализма является провинция, и исключений здесь практически не бывает. Чем дальше от столицы, тем более архаичный образ жизни ведёт народ, тем он соответственно консервативнее, тем крепче и чадолюбивее в такой среде семьи. В странах, испытывающих демографический подъём, основной “приплод” даёт именно периферия, исправно воспроизводящая многочисленную, деятельную, амбициозную молодёжь. Особенно это заметно на примере демографически разбухающего мусульманского Востока. Движущей силой консервативных революций стала именно молодёжь арабской провинции, подавившая противников массой и агрессивным, по провинциальному узколобым фанатизмом.

А что же мы можем наблюдать в российской провинции?

Российская провинция даёт нам по большей части картины социального и демографического упадка. Лидерами антирейтинга по сокращению численности населения среди регионов РФ являются глубоко провинциальные Еврейская автономия, Магаданская, Тамбовская и Курганская области, республика Коми, а столицы – Петербург и Москва – демонстрируют пусть и крайне невысокий, но всё-таки естественный прирост.

Волна депопуляции, накрывшая периферию страны, столь мощна, что даже кавказские республики, имеющие относительно высокие показатели рождаемости, всё равно начали снижать темпы увеличения численности населения и постепенно приближаться к уходу “в минус”. Показатели рождаемости в них снижаются, смертность растёт. Одной из причин естественной убыли, конечно, является COVID, но болезнь лишь ускорила давно идущий процесс сползания в демографическую яму.

Не лучше обстоит дело и с институтом семьи, который в России давно пребывает в состоянии системного кризиса. Согласно данным статистики количество разводов в нашей стране колоссально, и оно имеет тенденцию к увеличению год от года. Семьи распадаются повсеместно, а провинция выглядит не лучше столицы. Как следует из имеющихся цифр, никакой повышенной прочностью семьи провинциалов не отличаются. Даже на ментально обособленном от остальной части страны Кавказе разводиться стали всё чаще, несмотря на усилия, прилагаемые частью местной общественности и мусульманским духовенством.

Проблема депопуляции населения очевидным образом связана с проблемой деструкции семьи, первое проистекает из второго. Обе проблемы давно приобрели общенациональный масштаб, и столь же давно власти демонстрируют абсолютное бессилие в их разрешении, несмотря на громкие декларации да попытки “купить” демографический рост посредством разных материальных подачек. Очевидно, что возрождение семьи невозможно без общего оздоровления социальной среды, являющейся для неё на сегодняшний день неблагоприятной, а порой и откровенно токсичной.

Неблагоприятность определяется социальными процессами современности, носящими, в общем-то, глобальный характер, однако государство по-прежнему в силах как приостановить их, так и различными непродуманными шагами усугубить.

Семейный и демографический кризис в России (да и во всём “цивилизованном мире” в целом) бессмысленно рассматривать вне контекста урбанизации и стягивания всё больших человеческих масс в мегаполисы. В нашей стране данные процессы выражены даже рельефнее, чем на Западе, где определённый баланс между столицами и регионами всё-таки сохраняется.

У нас же Москва, Санкт-Петербург и ещё несколько агломераций выполняют, по сути, роль мощнейших насосов, поглощающих без выхлопа и без остатка демографические ресурсы страны. Вдумчивые размышления над цифрами статистики рисуют нам именно такую картину. Хиреющая провинция не в состоянии удержать молодой, экономически активный и целеустремленный контингент, но его отъезд в немногочисленные центры деловой жизни (приводящий как следствие к ещё большему демографическому упадку областей и краёв) не ведёт и к демографическому буму в столицах.

Миллионы и миллионы человеческих жизней попросту медленно перемалываются, не воспроизводя себя в будущих поколениях, ничего сущностного после себя не оставляя.

Долгие годы власть не видела в этом угрозы. Не столь уж давно программа превращения России в конгломерат из двадцати агломераций являлась де-факто государственной. И только в нашумевшей статье советника министра обороны А.Ильницкого можно встретить развёрнутую критику и подобного процесса, и подобного проекта.

Социальные условия мегаполиса и даже просто большого современного города благоволят конкретному человеку, но не семье. Семья постепенно превращается в своего рода социальный рудимент, сохранившийся от прежней, домегополисной жизни. Возможности, открывающиеся перед обитателем мегаполиса, столь многообразны, что он перестаёт видеть в поддержании тесных связей с близкими экономическую и социальную необходимость. Обеспечить себя материально вполне возможно и в одиночку, необременённость же семьёй и детьми позволяет тратить свободное время в своё удовольствие, что вполне соответствует реальным, а не витринным ценностям эпохи.

Современный человек, разумеется, платит за своё освобождение от семейных уз цену: ощущением одиночества, пристрастием к порокам, беспомощностью в бытовых столкновениях с представителями разнообразных диаспор, сплочённых и хищных. Но это не подвигает его совершать действия, способствующие регенерации социальной ткани. Никаких реальных признаков укрепления института семьи, возвращения к многодетности не видно.

Какая же именно социальная среда требуется для того, чтобы люди вновь развили в себе способность создавать и – главное! – сохранять семьи?

Руководители России, коль скоро они раз за разом апеллируют к семейным ценностям, должны в корне пересмотреть социально-экономическую политику тридцати постсоветских лет, результатом которой стало угасание жизни в провинции и противоестественная концентрация десятков миллионов людей в мегаполисах-агломерациях, “обнуляющих” и семьи, и, как следствие, демографический потенциал. Без обращения государства лицом к глубинке демографическую ситуацию не улучшить и традиции семьи не возродить. В агломерациях отсутствует для этого социальная почва.