Основа российской государственной традиции — земля первична, а народ вторичен

Игорь Димитриев: «Расширение и удержание земли не требуют рационального объяснения. Это сама суть власти, её историческая программа. Потери народа терпимы, а потеря земли — непростительна»

Американские переговорщики признаются: разговоры с Владимиром Путиным неизменно возвращаются к территориальной теме. Комментаторы реагируют на это с иронией — мол, это ширма для публики, а настоящие торги идут о санкциях, транзите, гарантиях безопасности. Ну зачем, в самом деле, России эти выжженные, пустые земли? Своей-то хватает. Но проходят месяцы, начинаются новые переговоры, и снова всплывает вопрос границ. И снова за океаном ломают голову: зачем Москве эта принципиальность.

Но я верю, что эти территории — не инструмент, а цель. Конституцию, которая запрещает их отдавать, можно переписать за неделю. Но российская государственная традиция на тысячу лет глубже любой конституции. В её основе сакрализация земли. Не народ, не нация, не права и свободы — а именно земля как священный, государствообразующий объект. Расширение и удержание земли не требуют рационального объяснения. Это сама суть власти, её историческая программа.

В российской политико-культурной традиции устойчивый акцент делается на землю как сакральную и идентификационную основу, а не на народ как субъект власти или носителя суверенитета. Это прослеживается в риторике, символике, мифологии, и даже в юридических и идеологических формулах.

Летописное «О Русская земля! Уже за шеломянем еси!» — так начинается «Слово о погибели Русской земли» XII века. Первый пафос — не о народе, а о земле, над которой сгущается угроза. Народ здесь не субъект, а скорее часть пейзажа, пассивный участник судьбы земли.

В фольклоре «Мать-сыра земля» — персонифицированный символ земли как кормилицы, как источника жизни и жертвы. Не «родной народ», а «родная земля» — устойчивое словосочетание. Даже в проклятьях: «чтоб земля тебя не приняла» — это высшее наказание.

В православной традиции «Святая Русь», «хранимая Богом земля» — земля сакрализуется, становится неотъемлемой частью религиозного и культурного самосознания. Святость привязана к месту: «святые места», «земля обетованная», «оплот веры». Не «люди православные», а земля православная — так формулируется духовная карта.

Триумф Московского государства — вокруг собирания земель, а не вокруг народа. Формула Ивана III: «Мы — наследники Русской земли». Нарратив Екатерины II: «присоединение земли» — как благо само по себе, независимо от того, кто на ней живёт.

Даже в советское время, с его пролетарским интернационализмом, использовались конструкции типа «освободить родную землю от врага», а не «защитить народ». Великая Отечественная война — «защитим нашу землю», «не отдадим ни пяди земли». «Мать-Родина зовёт» — не на защиту народа, а на защиту Родины как пространства. «Вставай, страна огромная!» — не «вставай, народ»; субъект — земля-страна, не люди.

Были, правда, и альтернативные формулировки - обращение к народу как субъекту. «Вставайте люди русские!» из «Александра Невского» Эйзенштейна. Но это редкие примеры, объясняющие необходимостью мобилизации в момент экзистенциальной угрозы.

В обычной риторике — «не отдадим ни пяди земли», «защитим нашу землю».

Политический субъект в российской традиции — это государство над землёй, а не общественный договор между людьми. «Народ» в официальной риторике чаще появляется как объект: «народ пострадал», «народ поддерживает», «народ должен», но крайне редко — как источник власти в подлинно демократическом смысле.

У Пушкина в «Борисе Годунове» — «Народ безмолвствует». Итог трагедии власти — не активное народное сопротивление, а молчание, ожидание, смирение. Даже в момент смены власти — земля остаётся, народ — нем.

Сакральный образ земли особенно заметен в сравнении с западной традицией, где идея суверенитета народа — один из столпов политической идентичности. В Древнем Риме был противоположный российскому код: источником власти считался римский народ — *Senatus Populusque Romanus* (SPQR, «Сенат и народ Рима»).

Это не была декоративная формула — хотя реальная власть со временем концентрировалась у аристократии или императоров, но идеологически Римское государство оформлялось как союз граждан, а земля и провинции были их владением, а не «телом государства» в сакральном смысле.

Разница с российской традицией принципиальная: в римском сознании *populus* — субъект, ради которого существует земля и государство. В российском — земля первична, а народ вторичен, он «привязан» к ней, как крепостные к поместью.

Если в западной линии от Рима через Magna Carta до «We the People» красной нитью идёт идея народного суверенитета, то в российской линии от летописей и «собирания земель» до поправок в Конституцию идёт территориальный суверенитет, где человек — не источник власти, а часть владения. (Отличаются даже формы феодального владения землёй.)

Территория в российской политической традиции воспринимается не как привлекательный ресурс, а как часть тела государства, отсечённая в результате предательства. Расширение и удержание земли не требуют рационального объяснения. Это сама суть власти, её историческая программа. Потери народа терпимы, а потеря земли — непростительна.

Акцент на «исторических территориях» — это способ размытия границ, отказа от принципа народного суверенитета и обоснование действий государства. Идея такова: не так важно, кто живёт на территории, главное — чья, была ли она частью государства.

Это превратилось в ритуал возвращения утраченного, почти мессианский мотив: как будто история дала России «задание» вернуть своё. А кем ее заселить и для чего использовать - это уже второй вопрос.

В постсоветской пропаганде «русская земля начинается здесь», «вернули Крым» — акцент на территорию как объект борьбы больше, чем на права человека или даже благополучие населения. «Крым — это наша земля» — ключевой аргумент. Референдум как бы подтверждает, что «земля исторически наша», но об этом вспоминают лишь в контексте позиции Запада - вот, мол, демократические процедуры, как вы любите.

В этом плане российская политическая традиция очень напоминает турецкую. Там земля принадлежавшая государству, в их случае османскому, тоже приобретает сакральный статус и рано или поздно должна вернуться хозяевам. Турецкая идентичность тоже изначально географическая, а не народная. В момент основания республики даже рассматривали вариант назвать нацию не «турки», а «анадолу» - анатолийцы. А потом объявили всех жителей сохранённой территории турками. Но теперь турки часто вспоминают о территориях принадлежавших Османам, а их завоевание в турецкой традиции называется "Открытием" - типа вот как Колумб открыл Америку.

У близких по менталитету русским народов - украинцев, сербов - похожие представления о земле, принадлежащей государству. Независимо от того, что думают живущие, она имеет сакральный статус и рано или поздно ее нужно будет вернуть.

P.S. Интересный момент ещё - связь земли и языка. В Конституции нет государствообразующего народа, но его язык государствообразующего народа. А на практике это проявляется в том, что при получении российского гражданства до СВО статус "носителя русского языка" определялся по месту проживания. То есть в Казахстане живут носители русского языка, а в Румынии нет. Для того, чтоб быть носителем языка, нужно чтоб твои предки проживали на территории Российской империи или СССР.